Владимир Набоков - Смех в темноте [Laughter In The Dark]
Он легко относился к жизни, и единственным человеческим чувством, когда-либо им испытанным, было остро пристрастие к Марго, которое он старался объяснить ее физическими свойствами, чем-то таким в запахе кожи, в особенной эпителии губ, в температуре тела. Но все это было не совсем так. Взаимная их страсть была основана на глубоком родстве душ — даром что Марго была вульгарной берлинской девчонкой, а он — художником-космополитом.
Явившись к ним в этот — особенный — день, он успел ей сказать (подавая ей пальто), что снял комнату, где они смогут спокойно встречаться. Она ответила ему злым взглядом, ибо Альбинус стоял в десяти шагах от них. Рекс рассмеялся и добавил, почти не понижая голоса, что будет каждый день там ждать ее между таким-то и таким-то часом.
— Я приглашаю Марго на свидание, а она не хочет, — сказал он Альбинусу, пока они спускались вниз.
— Попробуй она у меня захотеть, — улыбнулся Альбинус и нежно ущипнул Марго за щеку. — Посмотрим, посмотрим, как ты играешь, — продолжал он, натягивая перчатки.
— Завтра в пять, Марго, — сказал Рекс.
— Завтра маленькая поедет одна выбирать автомобиль, — проговорил Альбинус. — Так что никаких свиданий.
— Так у нее все утро свободно, чтобы выбрать. Тебе пять подходит, Марго? Или пусть лучше будет шесть, и на этом порешим?
Марго вдруг обиделась.
— Какая дурацкая шутка, — процедила она сквозь зубы.
Мужчины рассмеялись и, довольные, переглянулись.
Швейцар, разговаривавший с почтальоном, посмотрел на них с любопытством.
— Прямо не верится, — сказал швейцар, когда те прошли, — прямо не верится, что у него недавно умерла дочка.
— А кто второй? — спросил почтальон.
— Почем я знаю. Завела молодца ему в подмогу, вот и все. Мне, знаете, стыдно, что другие жильцы все это видят. А ведь приличный господин, сам-то, и богат. Я всегда говорил: если уж взбрело в голову завести любовницу, так почему не выбрать поосанистее, покрупнее.
— Любовь слепа, — задумчиво произнес почтальон.
23
В небольшой зале, где фильму показывали десятку актеров и гостей, по спине у Марго прошел тревожный и приятный холодок. Недалеко от себя она заметила того режиссера, в чьей конторе некогда почувствовала себя выставленной на посмешище. Он подошел к Альбинусу. На правом глазу у него был крупный желтый ячмень.
Марго рассердилась, что он сразу же ее не узнал.
— Мы с вами как-то, пару лет назад, беседовали, — сказала она злорадно.
— А, сударыня, — ответил он с учтивой улыбкой, — я помню, помню. (На самом деле он не помнил ничего.)
Как только погас свет, Рекс, сидевший между нею и Альбинусом, нащупал и взял ее руку. Спереди сидела Дорианна Каренина, кутаясь в свою роскошную меховую шубу, хотя в зале было жарко; ее соседями были продюсер и режиссер с ячменем, а Дорианна за ним ухаживала.
Робко дрожа, сменяли друг друга надписи: название, имена исполнителей. Тихо и ровно, вроде пылесоса, жужжал аппарат. Музыки не было.
Марго появилась на экране почти сразу; она читала книгу, потом бросила ее и подбежала к окну: подъехал верхом ее жених.
Ее охватил такой ужас, что она вырвала руку из руки Рекса. Откуда только взялось это кошмарное создание? Угловатая, неказистая, с припухшим, странно изменившимся ртом, черным как пиявка, с неправильными бровями и непредвиденными складками на платье, невеста на экране дико взглянула перед собой, а затем, изогнувшись под острым углом, легла грудью на подоконник, задом к публике.
Марго оттолкнула блуждающую руку Рекса. Ей вдруг захотелось кого-то укусить или броситься на пол и забиться.
Неуклюжее чудовище на экране ничего общего с ней не имело — эта девица была ужасна, просто ужасна! Она была похожа на ее мать-швейцариху на свадебной фотографии.
«Может быть, дальше лучше будет?» — подумала она в отчаянии.
Альбинус перегнулся к ней, по дороге полуобняв Рекса, и нежно прошелестел:
— Очаровательно, чудесно, я не ожидал…
Он действительно был очарован: ему почему-то вспомнился кинематограф «Аргус», где они познакомились, его трогало, что Марго так невозможно плохо играет, — и вместе с тем в ней была какая-то прелестная, детская старательность, как у подростка, читающего поздравительные стихи.
Рекс тоже ликовал: он не сомневался, что Марго выйдет на экране неудачно, но знал, что за это попадет Альбинусу. А завтра, в виде реакции, она придет. Ровно в пять. Все это было очень забавно. Он принялся опять бродить рукой по ее ногам и платью, и она вдруг сильно ущипнула его.
Через некоторое время невеста появилась снова: она шла крадучись вдоль стен домов и все время оглядывалась назад (хотя, как ни странно, прохожие этому совершенно не удивлялись), а затем тайком зашла в кафе, где, как предупредила ее светлая личность, друг семьи, она может найти своего жениха в обществе женщины из породы вампиров (Дорианна Каренина). Когда она кралась в кафе, спина у нее почему-то вышла толстенькая и неуклюжая.
«Я сейчас закричу», — подумала Марго.
К счастью, экран перемигнул, появился столик в кафе, шампанское в ведре со льдом, герой, дающий прикурить Дорианне. (Очевидно, с точки зрения любого режиссера, этот жест должен восприниматься как символ нарождающейся интимности.) Дорианна откидывала голову, выпускала дым и улыбалась одним уголком рта.
Кто-то в зале захлопал, другие подхватили. Вошла Марго, рукоплескания умолкли. Она открыла рот, как никогда не открывала его в реальной жизни, и, понурив голову, всплеснув руками, ушла прочь.
Дорианна, настоящая Дорианна, сидевшая спереди, обернулась, и глаза ее ласково блеснули в полутьме.
— Молодец, девочка, — сказала она хрипло, и Марго захотелось полоснуть ее по лицу ногтями.
Теперь уже она так боялась каждого своего появления, что вся ослабела и не могла, как прежде, отталкивать и щипать назойливую руку Рекса. Она дохнула ему в ухо горячим шепотом: «Пожалуйста, перестань, или я пересяду». Он похлопал ее по колену, и рука его успокоилась.
Брошенная невеста появлялась вновь и вновь, и каждое ее движение терзало Марго. Она была как душа в аду, которой бесы показывают земные ее прегрешения. Простоватость, корявость, стесненность движений… На этом одутловатом лице она улавливала почему-то выражение своей матери, когда та старалась быть вежливой с влиятельным жильцом.
— Очень удачная сцена, — прошептал Альбинус, опять нагнувшись к ней.
Рексу сильно надоело сидеть в темноте, смотреть на скверную фильму и к тому же терпеть, что этот верзила постоянно наваливается на него. Он закрыл глаза, вспомнил маленькие цветные карикатуры, которые давеча нарисовал по заказу Альбинуса, и стал размышлять о привлекательной, хотя и предельно простой проблеме — как вытянуть из него еще денег.
Драма подходила к концу. Герой, покинутый вампиром, шел под сильным кинематографическим дождем в аптеку покупать яд, но вспомнил о старушке матери и в последний момент отправился в свою родную деревню. Там, окруженная курами и свиньями, невеста играла с его незаконным ребенком. (Судя по тому, как герой смотрел на них из-за забора, ему не долго еще придется оставаться незаконным.) Это была самая удачная сцена с участием Марго. Но когда младенец стал к ней ластиться, она почему-то провела тылом руки по платью (совершенно непредусмотренное движение), словно вытирала руку, а младенец глядел исподлобья. По зале прошел смешок. Марго не выдержала и стала тихо плакать.
Как только зажегся свет, она встала и быстро пошла к выходу.
С озабоченным выражением лица Альбинус стремительно за ней последовал.
Рекс выпрямился, расправляя плечи. Дорианна тронула его за рукав. Рядом стоял господин с ячменем на глазу и позевывал.
— Провал, — сказала Дорианна, подмигнув. — Бедная девочка.
— А вы довольны собой? — спросил Рекс с любопытством.
Дорианна усмехнулась:
— Раскрою вам тайну: настоящая актриса никогда не бывает довольна.
— Подчас и публика не бывает довольна, — сказал Рекс хладнокровно. — Кстати, милочка, как вы придумали свой псевдоним? Меня аж распирает от любопытства.
— Ох, это длинная история, — ответила она задумчиво. — Если заглянете ко мне как-нибудь на чай, я, возможно, смогу рассказать об этом подробнее. Юноша, подсказавший мне это имя, покончил с собой.
— Что ж — в этом нет ничего удивительного. Но я, собственно, о другом… Скажите, вы Толстого читали?
— «То ли с тою»? — переспросила Дорианна Каренина. — Нет, не помню. Такого романа я не читала. А почему вас это интересует?
24
Дома были буря, рыдания, стоны, истерика. Она бросалась то на кушетку, то на постель, то на пол. Глаза ее яростно и прекрасно блистали, один чулок сполз. Весь мир был мокр от слез.
Утешая ее, Альбинус бессознательно употреблял те же слова, которые говорил некогда дочери, целуя синяк, — слова, которые теперь как бы освободились после смерти Ирмы.
